«Мне говорят, он – маленького роста… Мне говорят, одет он слишком просто…», – пела всеми любимая Анна Герман, и ее душевное пение умиляло. Ах, если бы только это! У Анны N все оказалось гораздо сложнее…
Выбор
– Мама, – за этого человека я выйду замуж, – сказала Аня, вернувшись после первого с ним свидания. Мать ответила «нет», но дочь слушать ее не стала.
Георгий тем временем «запал» в ее душу всерьёз: атлетического сложения, обходительный, в разговоре мог поддержать любую тему (все-таки закончил столичный вуз!), что ей, в прошлом выпускнице филфака БГУ, владевшей несколькими иностранными языками, пришлось очень по нраву. Откровенно признался, что был женат, что разведён, что есть дочь и сын… «Экая невидаль – был женат! Не он первый, не он последний… Да и причины бывают разные», – успокоила себя Аня, будучи уверенной, что семью создать она сможет: есть образование, хорошая работа, умеет договариваться, уступать, терпеть и при этом не роптать. Что еще умела девушка к моменту знакомства, читай, замужества? Не носить в сердце обиды, а если и поплакать – то, чтоб не видел никто. Такая вот Анечка – хрупкая, невысокого роста – единственный ребёнок в семье, где конфликты между родителями не прекращались никогда. Приученная папе с мамой не перечить и поступать, как ей укажут, в случае знакомства с Георгием Анна сделала выбор сама: «У меня появится крепкое плечо; я буду иметь детей и вязать им носочки…».
Муштра
– Отец любил выпить, погулять и поскандалить, – продолжает Анна свой рассказ сегодня. – Все мои ровесники играют во дворе, а я стою за занавеской у окна и плачу: боюсь маму оставить, а вдруг он с ней что-нибудь сделает. Не верил в Бога, свято верил в коммунизм. При этом был добытчиком: всё – в дом, в семью. Если нужен ремонт – отец организует на «раз»; если на работе появятся какие-нибудь «коробейники» с товаром – обязательно купит; началась приватизация – в числе первых стал собственником. Всегда держал ухо востро, а в отношениях с мамой и со мной был несправедлив и деспотичен. Собственно говоря, таким же деспотом была и мама. Иногда в своих требованиях ко мне они объединялись, и тогда моя жизнь превращалась в сущий ад. Я боялась сказать, что разбила коленку… Что выпал зуб, и полилась кровь… Пожаловаться родителям?.. Накажут – я ведь испортила платье! Неумёха, неряха, бестолочь, хотя училась на 4 и 5, – с таким комплексом я вышла из своего детства. Мечтала стать учительницей, но пределом мечтаний родителей был экономический факультет бывшего института народного хозяйства. «Для женщины лучшей специальности быть не может!», – сказала мама, в свое время закончившая его сама. У отца тоже было высшее образование, всюду крепкие связи, и меня без экзаменов зачислили в институт. Как мне за это было стыдно перед самой собой и как я ненавидела математику! Была уже на третьем курсе, когда отец уехал в заработки на Север. Созрел тайный план: бросаю «нархоз» и поступлю в университет. Так и сделала. Спустя 10 дней после того, как забрала документы, приехал отец, рассвирепел, сделал попытку восстановить меня на учебе, но было поздно. Сколько унижений я за это перенесла!.. Но подготовилась и поступила на филфак БГУ. А вскоре с отцом уехала и мама. Это было такое счастье – я увидела, что небо надо мной голубое, листья вокруг зеленые, и солнце ослепительно яркое!.. Часто говорят, что взрослые, сами став родителями, повторяют действия своих родителей. Ничего подобного, мне Бог дал этот опыт для того, чтобы я его никогда не повторила. В какой-то момент я даже хотела записывать: что я не буду делать по отношению к своим детям – не записала. И про муштру не записала.
Бабушка Михалина
С Михалиной, так звали бабушку Анны по линии матери, связаны добрые воспоминания:
– Михалина научила меня молиться,– вспоминает Анна. – В возрасте четырех лет меня окрестили, это все организовала бабушка. Не знаю, где она нашла ксендза, ведь костёлы в то время были закрыты, но священник приезжал к нам домой. Еще помню, каким замечательным праздником в доме бабушки Михалины было Рождество Христово, потому что у нее были облатки, причем разноцветные, она прятала их в шуфлядке, и деление ими было всегда каким-то таинством. Но теперь понимаю, что самой Михалине было трудно, потому что веру свою исповедовать открыто она не могла, разделяли ее не все родные, точнее – разделяла только сестра Нарберта, которая работала в колхозе, была очень верующей работящей девой (замуж не выходила). У нее были польские молитвенники. От неё мне досталось Евангелие, икона Иисуса Христа и молитвенники 1898 года. Вторая сестра моей бабушки – Розалия, мало того, что была атеисткой, так еще и ярой сторонницей закрытия Кальварийского костёла в Минске, туда ездила, собирала подписи, чтобы инициировать закрытие перед властями. Розалия хорошо знала польский (в молодости его преподавала), учила языку меня и подарила мне Elementarz – польский букварь с цветными картинками. Из дома бабушки Михалины начинался мой польский язык, моё приобщение к вере, но самой Михалине не удавалось усадить своих сестер за один стол по случаю Рождества или Пасхи – так любимых верующими праздников. Теперь понимаю, что и матерью Михалина была несчастной, просто очень мужественно несла свой крест: трое их четверых её детей, получивших высшее образование, заболели различными психическими заболеваниями, подолгу лечились в стационарах. Когда я подросла, мы с мамой навещали в Новинках – то дядю моего, то тётю… От знания этой суровой семейной правды меня никто не ограждал.
Слава Богу, что не ограждали – дорога в Новинки по истечении времени войдёт в её жизнь неожиданным, но периодически повторяющимся эпизодом, который она примет, потому что кому-то надо принять. Но до того ещё слишком много воды утечет…
Группа
1988 год, перестройка, рухнул железный занавес, и молодая успешная переводчица Анна встречает и сопровождает группы польских туристов. Их много. Одна из них направляется в Вильнюс, с остановками в Бресте и Минске.
– Какая-то странная группа, подумалось тогда мне, – вспоминает Анна. – Сидят тихо, молятся на Ружанце, поют костёльные песни, раньше подобных групп не встречала. Два дня провели в Бресте, направились в Минск. Сидевший рядом со мной мужчина спросил, нельзя ли организовать поездку в Катынь (о Катыни пресса тогда особо не писала). Турист из группы, немолодой, хорошо говоривший по-русски, попросил найти ему песню на стихи Булата Окуджавы «По Смоленской дороге». Я принялась исполнять. От руководства турфирмы получила разрешение отклониться от программы, разыскала пластинку с песней, записала слова, и на следующий день мы поехали на место трагедии. Я видела, с какими лицами туристы молились и молчали, молчали и молились – в составе группы находился турист, чей отец расстрелян в Катыни. На обратном пути мой сосед по автобусу взял микрофон и благодарил Бога за то, что все так сложилось, за встречу со мной, которая все организовала. Сама я никаких особых заслуг за собой не чувствовала, потому испытывала неловкость, когда ту самую песню «По Смоленской дороге» турист Анджей спел под аккомпанемент собственной гитары, посвятив её мне. Группа аплодировала, засыпала меня благодарностями и подарила Библию. В тот момент во мне что-то перевернулось, я почувствовала себя так, будто на меня обрушился поток любви… Дальше был Вильнюс. Можете представить моё удивление, когда в каплице Матери Божией Остробрамской место у алтаря занял мой сосед по автобусу и возглавил св. Мессу – это был кс. Зигмунт Маляцкий! Во время литургии я стояла в первых рядах, явно не зная, как себя вести, но стояла «в первых», чтобы всё видеть, всё слышать и боялась пропустить слово. Из Вильнюса туристы поездом уезжали на родину, а я не могла унять слёзы: как теперь мне без них? «Zapraszamy, pani Aniu, zapraszamy serdecznie», – говорили в ответ люди, вернувшие мне Бога…
В Варшаву поехала по приглашению спустя два года. Познакомилась с сёстрами домениканками и костёл Святой Анны на Краковском Предместье стал обителью для моей души. Ездила туда при каждой возможности – молилась, исповедовалась, причащалась, с польскими пилигримами путешествовала по святым местам (только отец об этом не знал никогда). Появилась мысль уйти в монастырь, и в пешей пилигримке в Ченстохово решала для себя: монастырь или семья? Мне показалось, что Бог дал знак – семья. И я стала молиться к Матери Божьей Фатимской, чтобы поставила на моём пути человека с Божьим сердцем.
Другое чувство
– Нет, в Георгия я не влюбилась с первого взгляда, как влюбляются 16-летние и начинают писать стихи. Здесь было какое-то другое чувство, только бы знать – какое?.. Увидев его первый раз, я поняла: да, это – мой человек, моя половина. Мы не побежали регистрировать брак сразу – дали себе время, как это делают вполне взрослые люди, и то первое чувство день ото дня крепло. Я рассказывала, какое место занимает в моей жизни вера, Костёл, как в Польше попала на игнацианские реколлекции и обрела на них душевный покой, что в моем представлении семья – это круглый стол, за которым сидят родители, их дети и Иисус Христос среди них. Мой будущий муж внимательно слушал, впитывал, соглашался. Венчание в костёле (а он из православных) принял безоговорочно, а для меня на ту минуту не повенчаться – означало не пойти замуж. Но и он рассказывал о себе: что нет работы (найдём!), что случаются у него депрессии (запишись в бассейн!), что нет у него жилья (на улице никто не живёт!). Рассказал эпизод, из-за которого однажды попал в психиатрическую больницу в Новинки (никто не застрахован!) и т. п. Представляете, меня ничто в нем не смутило – ничто!
На работе мне предложили поехать в Люблин на курсы по методике преподавания польского языка. Конечно, я с радостью, ведь там у меня много друзей, которые ходят в костёл! Был праздник Матери Божией Люблинской и в ту ночь вижу сон: мать моего будущего мужа, которая к тому моменту давно умерла, говорит мне: «Ты что, решила оставить моего сына?» (как раз накануне руководитель курсов, моя приятельница познакомила меня с информатиком, и тот пригласил на чашечку кофе). И вижу Георгия: сидит на фоне какой-то стены – не то больницы, не то костёла – и спрашивает: «А где же моя Анечка?». Грустный сидит, один-одинёшенек… Я готова была лететь к нему на крыльях.
«Плечо»
– Через день после венчания смотрю на своего мужа и не могу понять, с кем невидимым он разговаривает, руками размахивает… Оказалось, недолго дремавшая болезнь, о которой умолчал, проявилась. А дальше выяснилось, что от группы инвалидности он отказался; на работу устроиться никуда не мог (а если устраивался, то долго не задерживался); первая жена с жилплощади его выписала, а в родительском доме, где жили отец с мачехой, не прописали – такой не нужен! У Георгия началось обострение.
Сколько всего пережито! (Анна закрывает глаза ладонями). Где-то доставал военную форму, фуражку, сапоги, от меня требовал наглаженную белую рубашку и уходил в ночь, куда глаза глядят. Мои уговоры никуда не ходить были бессмысленными, я просто следовала, если удавалось, за ним, а после приводила домой. Чаще всего находила его в сквере у памятника погибшим афганцам…
Периодически Георгия укладывали в больницу, в Новинки, и Аня навещала его так часто, как только позволяла работа в школе: возила гостинцы, лекарства, свежую прессу. Беседовала с врачами, с людьми, которые лечились там, и убедила себя, что Георгий ни в чём не виноват! Более того, что она должна сама зарабатывать на семью и всегда быть с ним рядом. Задавала вопросы Богу, шла со своими сомнениями к священникам. «Можешь ставить вопрос о разводе, в твоём случае костёльный суд признает шлюб недействительным», – отвечали ей. «И что, развестись и выбросить человека на улицу?.. Как провинившегося котёнка?.. А кто поможет – все близкие родственники отказались…». Поехала за советом в Польшу. «Решение за тобой, – сказал кс. Зыгмунт Миляцкий, с которым поддерживала контакты, – но имей в виду, с такими людьми живут!». Однако положение Анны усугублялось тем, что она ждала ребёнка. «Развод и аборт!», – требовали родители. «Если хочешь иметь ребёнка, – советовал лечащий психиатр, – то сейчас иди на аборт, а потом забеременей от кого-нибудь». «Что?!» – взбунтовалась Аня. Но был ещё один врач, который сказал: «Наука до конца ещё не объяснила, почему у двоих здоровых супругов рождается больной ребёнок, а у двоих больных – здоровый». Аня родила здорового мальчика Петра.
«życie jest piękne dzięki Bogu»
…Книжные полки и шкафы в комнате обвешаны многочисленными спортивными наградами, завоеванными на престижных международных соревнованиях. «Это всё Пётр, наш студент, наша самая большая радость, – говорит Анна. – А как любит отца!». Она бережно снимает с полки книгу «Ÿycie jest piêkne dziêki Bogu» кс. Зыгмунта Миляцкого: «Уже не живёт… Жаль… Мы с сыном ездили на похороны. А папе нашему восстановили группу инвалидности, получает пенсию. Мы купили домик в деревне, развёл там хозяйство, ухаживает за моим отцом – сельский уклад жизни ему очень по душе. И болезнь отступила – более десяти лет мы не знаем больниц. Мама умерла в прошлом году, кстати, и её досмотрел Георгий. А я по-прежнему занимаюсь преподавательской деятельностью. Недавно мы с мужем решили вступить в движение семей Нотр-Дам, чтобы возрастать в нём духовно.
Часто думаю о жизни – своей, чужой… Знаете, что такое любовь? Любовь – это служение. Или даже жертва. Но без Бога, Костёла и молитвы у нас ничего бы не получилось».
Раиса СУШКО.
Фото Корнелия КОНСЕКА, SVD